Учебник для 10 класса

ЛИТЕРАТУРА

Петербург (1817—1820)

Прошли лицейские годы. Полный творческих замыслов, поэт вступил в новую пору своей жизни. Видные русские литераторы и поэты: Карамзин, Жуковский, Батюшков, Вяземский — прочили Пушкину поэтическую славу. По выходе из Лицея поэт поселился в Петербурге с родителями на окраине столицы. Служба в Коллегии иностранных дел, куда был зачислен молодой коллежский секретарь Александр Пушкин, не обременяла его.

Покинув свою «келью» в «монастыре» (Лицее), Пушкин со всем пылом молодости окунулся в веселую и суетливую петербургскую жизнь. В щегольском костюме он являлся всему Петербургу, который закружил его. Пушкина видят в театре, на дружеских сходках молодежи, в свете — как среди людей бывалых, серьезных, так и в кругу пирующих гусар. Круг знакомых поэта расширился, он ощутил полноту жизни, наслаждаясь молодостью, здоровьем, избытком душевных сил.

Отличительная черта тогдашнего общественного настроения — чувство безграничных возможностей. Победоносное окончание войны вселило в общество уверенность в собственных силах. Молодые люди жаждали деятельности и перемен.

После войны в обществе возникают самые разнообразные литературные объединения и дружеские кружки. В них обсуждают меры правительства, спорят и делятся театральными впечатлениями. На дружеских пирах царило не одно бездумное веселье. Здесь велись серьезные разговоры. Участниками были разнообразные и колоритные фигуры: один — кутила и гуляка, закончивший университет и горевший вольнолюбивой страстью, другой — дуэлянт и не менее пылкий либерал, третий — отчаянный храбрец, интересный рассказчик и карьерист, четвертый — остроумный собеседник и честолюбец, не чуждый конституционных идей. Все это пестрое общество образовывало свои кружки. Пушкина видят всюду: в завершающем свое существование «Арзамасе», в окружении молодых генералов, успешно делающих карьеру, среди свободолюбцев. Он охотно читал им свои стихи. Впоследствии в отрывках из сожженной X главы «Евгения Онегина» он вспоминал:

Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи...

В 1819 году Пушкин стал посещать дом Н. В. Всеволожского, своего друга, любителя театра, у которого собирались члены кружка «Зеленая лампа», тесно связанные с ранним декабристским обществом «Союз Благоденствия». Сюда входили поэт Федор Глинка, декабрист Сергей Трубецкой, приятель Пушкина, офицер Яков Толстой и другие участники. Собрания кружка сохранялись в тайне. На них обсуждались политические, экономические, социальные вопросы. Каждый круг знакомых тянет Пушкина к себе.

Карамзин, Жуковский, Батюшков мечтают дать Пушкину более основательное образование, даже отправить в Геттинген или, по крайней мере, внушить серьезное отношение к жизни, к литературному труду. Их цель — сохранить дарование поэта для России. Они пытаются повлиять на Пушкина, чтобы тот вел себя соответственно своему высокому поэтическому предназначению.

Другие знакомцы Пушкина, молодые вольнодумцы (Н. Тургенев, Н. Муравьев, Ф. Глинка), требуют от него героико-аскетического поведения, морального совершенства, подчинения литературы делу либерализма и отказа от любовной лирики. Их по этическим соображениям не удовлетворяют пушкинские противоправительственные язвительные эпиграммы.

Поэт, бывая в разных кружках, ни одному из них не отдал своего сердца. Он не терпел ни нравоучений, ни покровительства. Сочувствуя либералам, арзамасцам и своим старшим друзьям-поэтам, Пушкин никогда полностью не разделял их жизненных позиций. Поэт был убежден, что человек рожден для наслаждения жизнью: ему нужна свобода. Стало быть, суровый аскетизм, самоотречение от жизненных радостей, самоограничение не принесут человеку счастья. Наслаждение жизнью требует от человека напряжения страстей, постоянного горения. Полнота переживания жизни связывалась Пушкиным с любовной страстью, чувство свободы — с ироническим отношением ко всякой регламентации, нормативности. Пушкин не терпел крайностей — ни чопорности, ни фамильярности, ни слепого подчинения какой-нибудь идее, ни ее огульного и безусловного отрицания. Знаками иронии стали шалость в литературе и «бунтарство» в быту. Это был его собственный путь в жизни и в литературе, путь, не исключающий ни либерализма, ни серьезности, но и не сводившийся к ним.

Результатом такого «поэтического» и бытового поведения стало то, что и наставники, и друзья-вольнодумцы относились к Пушкину с недоверием, даже с подозрительностью. В словах Карамзина, Батюшкова, иногда и Жуковского проскальзывают фразы, дающие повод думать, что поведение Пушкина казалось им не только необычным и предосудительным. Пушкин предстает для них шалопаем, наделенным блестящим дарованием, совсем таким, каким Моцарт видится Сальери. Стремясь сохранить Пушкина для России, они предпринимают усилия уберечь его и наставить на истинную дорогу. Вольнодумцы не могут довериться Пушкину, боясь, что тот из-за своей несерьезности расскажет что-то правительству. Назойливое, докучное наставничество, обидное недоверие вызывают в Пушкине душевную напряженность и повышенную раздражительность. Он живет в постоянной готовности ответить вызовом на дуэль. В петербургский период такие столкновения часты. Жена Карамзина писала Вяземскому: «У г. Пушкина всякий день дуэли...»

К счастью, в это время Пушкин нашел опытного друга, который его понял лучше других. Им был знакомый еще с Лицея П. Я. Чаадаев. Он внушал Пушкину мысль о его великом предназначении, говорил не только о поэтическом или о гражданском избранничестве, но и о человеческом, предсказывал поэту историческое бессмертие, разговаривал с Пушкиным как старший брат с младшим, видел в нем равного себе собеседника, предрекал ему блестящую судьбу, прочил необыкновенную славу.

Чаадаев, как и многие другие, о чем есть достоверные свидетельства, сумел по достоинству оценить артистизм Пушкина, обаяние его личности, искрометный, пересыпанный шутками разговор. Пушкин был талантлив не только как поэт, но и как человек. Он мог нежно и преданно любить и дружить, но мог и раздражать, вызывать к себе ненависть, дерзко задевать собеседника. Карамзину, например, не смущаясь, бросил: «Итак, вы рабство предпочитаете свободе». Вспомнив об этом случае, Пушкин писал: «Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником». Генералу М. Орлову, принявшему ключи Парижа в знак его сдачи, Пушкин, разгорячась, «отпустил»: «Вы рассуждаете, генерал, как старая баба», на что М. Орлов произнес: «Пушкин, вы мне говорите дерзости, берегитесь». С Карамзиным и Орловым все обошлось, но другие не забывали пушкинские дерзости. Иные без всякого повода со стороны поэта, из одной зависти, строчили на него доносы, распускали сплетни.

Весной 1820 года до Пушкина дошел пущенный по его адресу клеветнический слух, будто поэт был секретно высечен по распоряжению правительства (позднее стало известно, что автором мерзости был Ф. И. Толстой). В ту пору Пушкин не знал имени обидчика, не мог призвать его к ответу и счел свое положение отчаянным, не зная, на что решиться — то ли покончить с собой, то ли убить императора, косвенного виновника. Пушкин бросился к Чаадаеву. Тот успокоил Пушкина и доказал ему, что человек, которому предстоит великая судьба, обязан быть выше своих клеветников. Эпизод произошел в ту пору, когда решалась участь Пушкина. Поэт, как сообщал Карамзин И. И. Дмитриеву, «написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей...». Один из честолюбивых завистников в своих доносах разъяснял Александру I, что в стихах содержатся выпады, относящиеся к личности императора. Пушкин был выставлен личным недругом царя. Главное оскорбление заключалось в намеке на то, что Александр I причастен к убийству отца — Павла I. Этого монарх не мог простить. Над Пушкиным сгустились тучи.