Учебник для 10 класса

ЛИТЕРАТУРА

Духовная эволюция Достоевского в годы каторги и ссылки

Рубеж десятилетий для Достоевского совпал с пересечением рубежа Европы и Азии, с переломом крупнейших этапов собственной жизни: ночью того же 24 декабря он был отправлен в оковах из Петербурга, а 10 января прибыл в Тобольск. «Грустная была минута переезда через Урал,— вспоминал писатель.— Лошади и кибитки завязли в сугробе. Мы вышли из кибитки и стали ожидать, покамест вытащат повозки. Кругом снег, метель, граница Европы, впереди Сибирь и таинственная судьба в ней; позади все прошедшее,— грустно было, и меня прошибла слеза».

И еще одно скрещение эпох суждено было пережить в этот месяц Достоевскому, скрещение эпох исторических. Жены сосланных еще в 1826 году декабристов П. Е. Анненкова, А. Г. Муравьева и Н. Д. Фонвизина организовали на квартире тобольского смотрителя свидание с ним. Женщины подарили Достоевскому Евангелие, которое он хранил всю жизнь. С этим подарком Достоевский получил глубокий духовный импульс, толкнувший, может быть, впервые, писателя к смене мировоззренческих позиций. Именно в Сибири изменились его убеждения. «Постепенно и после очень-очень долгого времени»,— подчеркивал писатель.

Омский острог, за стенами которого безвыходно провел Достоевский четыре года, был известен страшными условиями. Казарма, где летом нестерпимая духота, а зимой невыносимый холод, была набита каторжными («Как сельди в бочке»,—сравнивал писатель). Болезни, невозможность иметь книгу, вражда и ссора кругом, изнурительная работа: он толок алебастр, переносил кирпичи, был занят на самой черной работе. «Всегда под конвоем... кандалы и полное стеснение духа». Именно так воспроизводил в письмах Достоевский свой каторжный опыт.

Оказалось, что для него «нравственные лишения тяжелее всех мук физических». Четыре года были временем духовного одиночества, едва ли не полного отчуждения, когда, по образному выражению писателя, он был «похоронен живым и зарыт в гробу». Осужденные, по большей части вчерашние неграмотные крестьяне, солдаты, отбывающие наказание вместе с Достоевским за злодеяния уголовные, не видели в государственном преступнике «своего», не могли симпатизировать ему как образованному дворянину и тем более разделять высокие идеи, ради которых он совсем недавно рисковал жизнью! Для Достоевского настало время отрезвления. Общественно-политические убеждения, в которых прежде виделся залог «обновления и воскрешения» человечества, оцениваются им теперь как заблуждение, «мечтательный бред». Его он с течением времени отверг «радикально».

Он ощущал себя в состоянии глубочайшего душевного кризиса, в ситуации мучительного поиска новых идеалов, жизненного смысла, общезначимых ценностей. Иногда казалось, что решение найдено: «Если искать братства и благообразия, то их надо искать на божеских религиозных основаниях». Но вновь и вновь и на каторге, и в семипалатинской ссылке одолевали мучительные думы. Яркое свидетельство тому — знаменитое письмо начала 1854 года Н. Д. Фонвизиной, жене декабриста: «Я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор, и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных». Серьезные мировоззренческие противоречия оставались участью Достоевского до конца жизни.

В марте 1854 года последовало облегчение участи осужденного: каторга сменилась ссылкой. Служба рядовым, затем унтер-офицером и прапорщиком в Семипалатинске, дружба с местным прокурором, юристом, дипломатом и археологом

А. Е. Врангелем, женитьба на вдове М. Д. Исаевой в Кузнецке, периодическое обострение тяжелой болезни, работа над новыми произведениями, среди которых повести «Село Степанчиково и его обитатели», «Дядюшкин сон», — таковы значимые вехи пятилетней сибирской ссылки Достоевского. Здесь он узнал о смерти Николая I, здесь в апреле 1857 года по повелению нового императора Александра II ему (как и другим петрашевцам) были возвращены дворянские права, но лишь через 2 года станет возможным вернуться в центральную Россию: под негласный надзор полиции, без разрешения жить в обеих столицах.